Первый набросок своего рассказа «Река играет» Владимир Галактионович Короленко сделал летом 1889 года во время пребывания в Нижегородском крае. Произошло это прямо на берегу реки Ветлуги, на обратном пути писателя с озера Светлояра. Посещение «Святого озера» оставило в душе Короленко весьма противоречивые впечатления, что и отразилось в рассказе, который обрел свои окончательные очертания осенью 1891-го. Годом позже он был напечатан в сборнике «Помощь голодающим» («Русские ведомости», М., 1892). Спустя почти двадцать два года после первой публикации произведения, другой писатель, А.М. Горький, в письме с Капри признавался Короленко, что «Река играет» его любимый рассказ, благодаря которому он лучше понял русскую душу.

Думаю, замечание Горького можно считать вполне справедливым, поскольку даже в самой манере повествования Короленко удалось запечатлеть русский дух. Язык рассказа довольно разнообразен. Так, здесь можно найти размышления писателя-интеллегента, речи которого, особенно внутренней, свойственны сложноподчиненные конструкции, что слишком очевидно характеризует русскую душу, склонную к постоянному самоанализу: «Я закрыл глаза, чтобы отдать себе, не двигаясь, отчет в том, как это я очутился здесь, под открытым небом, на берегу плещущей речки, в соседстве этого шалаша и этого столба с простодушным обращением к проходящим». Подмечает автор и особенности говора местных ветлугаев, людей, живущих в окрестностях реки Ветлуги. Достаточно вспомнить короткий диалог перевозчика Тюлина и бабы, желающей переправиться на другую сторону реки:

– Ну? – говорит баба злобно…

– Чё еще нукаешь? Что тебе, бабе, нужно? – спрашивает Тюлин.

– Чё-ино, спрашивает еще… Лодку давай! Чай, через реку ходу-то нету мне, а то бы не стала с тобой, с путаником, и баять…

Описания Короленко порой отличаются обилием глаголов прошедшего времени и сопутствующих им причастий и деепричастий настоящего, передающих постоянное и неотвратимое движение, ощущение которого всегда было присуще беспокойной русской душе: «Поверхность ее (реки) была темна.., только кое-где мерцали, растягивались и тотчас исчезали на бегущих струях дрожащие отражения звезд, а порой игривая волна вскакивала на берег и бежала к нам, сверкая в темноте пеной, точно животное, которое резвится, пробегая мимо человека…». Так в повествовательной ткани рассказа на равных соседствуют вечное и повседневное, величественное и суетное. Подобное характерно для обыденной жизни, небольшой отрезок которой, наполненный драматическими событиями, мудрыми разговорами, занимательными рассказами и удивительными людьми воспроизводит перед читателями Короленко.

Протянувшаяся через все повествование река – олицетворение жизни… Ее взыгравшие воды цветут, как весенние сады, она заставляет людей преодолевать трудности, которые сама же и создает, наказывает за бессердечность, настраивает на лирический и философский лад проходящих мимо, среди которых оказался невольно и Владимир Галактионович. Интересно, что все увиденное и услышанное автором на небольшом пятачке пространства за весьма ограниченный промежуток времени, выписано им с документальной точностью. Не потому ли в дополнение к заглавию рассказа Короленко добавил подзаголовок «Эскизы из дорожного альбома».

Действительно, в «Реке…» довольно много зарисовок, которые вполне можно выделить в отдельные миниатюры. Взять, скажем, истории, поведанные у ночного костра людьми, такими же проходящими, как и сам автор. Тут услышал Короленко рассказы о близлежащих деревнях Соловьихе, где «люди любят… чужое взять», и Песошной, жители которой так берегут свое добро, что готовы ради него самой жизни лишиться, размышления о многочисленных и разноверных группах, «собирающихся на Светлояре, приносящих туда, каждая, свои книги, свои напевы и свою веру…», историю об уреневских начетчиках, у которых случается «три веры в одном дому», так что остановившемуся с ними под одним кровом человеку невдомек бывает когда, с кем, как, и на какой образ можно помолиться.

Не менее интересны для автора и сами рассказчики: мужик с возом, знающий окрестности как свои пять пальцев, да два странника «с берестяными кошелками за спиной, с посошками в руках». Один из них – Ефим-ветлугай, который «писания не знает», «Евангелие одно читал», но обладает такой житейской мудростью, что история, рассказанная им на Светлояре, произвела впечатление на всех разноверцев одинаково, а для Короленко и вообще явилась откровением, оказавшись единственным «живым словом», услышанным им на «Святом озере».

Стоит заметить, что «Река…» довольно густо населена. На протяжении всего рассказа перед нами вереницей проходят самые разные люди: благодушный Евстигней с «седой бородой» и «голубыми выцветшими глазами», его жена, баба, застывшая в злобном презрении к «негодяям-мужикам», Иванко, сын перевозчика Тюлина, который лишнего шага не ступит до тех пор, пока ему не пригрозят взбучкой, мелкий лесоторговец Ивахин, обсчитавший работников так, что самому потом вышло дороже, васюхинские артельные мужики, с одинаковой мощью умеющие петь, пить и работать, идущие от Светлояра уренские начетчики, разглядывающие других людей «с бесцеремонным любопытством и явным презрением»…

Но самая колоритная фигура в рассказе – перевозчик Тюлин. Вот как описывает его автор: «Одет он в ситцевой грязной рубахе и синих пестрядинных портах. На босу ногу надеты старые отопки. Лицо моложавое, почти без бороды и усов, с выразительными чертами, из которых очень ясно выделяется особая ветлужская складка…». К этому можно добавить, что у Тюлина «басистый, грудной, немного осипший» голос, звуки которого чрезвычайно приятны автору. За один день, описанный Короленко в рассказе, перевозчик немало потрудился. Для начала Тюлину пришлось с неимоверной силой перебороть похмелье, гнувшее его к земле, и хоть и вяло, но встать-таки на видавший виды паром. Правда, в момент опасности, когда стремительное течение реки грозило отнести его вместе с пассажирами аж в Козьмодемьянск, перевозчик мгновенно овладел собой: голос его окреп, в глазах появился блеск, в руках сила, благодаря чему удалось развернуть паром против течения и вернуться на старое место. Позже Тюлин пошел к артельщикам от имени лесопромышленника Ивахина с просьбой выкатать лес на берег, за что был бит. Вечером состоялось примирение, закончившееся ночной попойкой и песнями на всю округу. А утром, мучавшийся с похмелья Тюлин вновь принялся за свое обычное дело – перевоз. И так каждый день… И сколько бы не ругали Тюлина в округе за его лень, пьянство, нерасторопность, все знали, что лучшего перевозчика не найти. В этом, вероятно, и был смысл его жизни, к которой Тюлин относился, по словам автора,  «с каким-то особенным бессознательным юмором», разделяя его «с этими простодушными кудрявыми березами, с этими корявыми ветлами, со взыгравшею рекой, с деревянной церковкой на пригорке, с надписью на столбе, со всею этой наивной ветлужской природой, которая улыбается… своею милою, простодушною, и как будто давно знакомою улыбкой…». Весь этот мир, таящийся в душе перевозчика и видимый снаружи, мир, небогатый благами, но милый простой душе человеческой, мир живой и осязаемый оказался для автора куда ближе и дороже «невидимого, но страстно взыскуемого народом града» Китежа. С безалаберным, стихийным, распущенным и вечно страждущим от похмельного недуга Тюлиным автору было куда легче, чем «среди книжных народных разговоров», среди «умственных» мужиков и начетчиков, которых было великое множество на «Святом озере» и от чьих разноречивых голосов, не слышащих друг друга, пространство вокруг Короленко сузилось до размеров «душного склепа».

Почему так? В ответе на этот вопрос, полагаю, и заключается смысл рассказа… Как бы ни был красив и великолепен град Китеж, который пытается вызволить из небытия народное сознание, реальная действительность, порой простенькая и неказистая, все равно дороже. Отдавая дань усопшему, надо всегда относиться с трепетным вниманием к живому, не жалея для Храмов Господних, под небом стоящих, пожертвований, а для людей, по земле идущих, слова доброго…