название города, губернии прочитать могла. Когда познакомилась с Василием, тот сразу отправил ее в кружок самообразования при партячейке. Приезжая учительница быстро сообразила, что способности к чтению и написанию у Татьяны очень скромные, но перечить Василию Кузьмичу не смела.  Через год кое-как Татьяна уже выводила свою фамилию – Елистратова и молила только об одном – как бы не разгневать супруга, бойко строчившего разные партийные бумаги и без всяких посторонних бумажек выступавшего на собраниях.

К тому времени уже изгнали царя, прошла волна превращений во власти, большевики победили. Видимо, ее муж – один из них. Но хорошо это или плохо, не знала. Да и не хотела знать. Главное – у нее теперь семья. Муж пьет, дерется, но никогда не бросит её. И Татьяна всей душой привязалась к нему, прощая все. Из-за собственной неприкаянности, из-за детей, из-за того, что помыслить-то не могла раньше – у нее теперь свой настоящий Дом. В хлеву мычит корова, блеют овцы. Надо будет вечером довязать носки младшенькому. Она и из собачьей шерсти умудрялась напрясть пряжи. Носки потом или варежки получались немного колючими, но при простуде как раз то, что надо. А если покрасить нитки луковой шелухой – может получиться узор...  

______________________________________________________________

Детство, отрочество, юность. Пора узнавания мира, первые попытки испытания на прочность. Леонид Елистратов примеривал мир на себя, рвался вперед – на защиту близких, на защиту своего дома, Родины. Его характер  в те годы не образчик советской идеологии, не результат партийной пропаганды. Леонид любил Родину чисто и искренне, его цельная сильная натура не терпела подлости, трусости, двуличия. Он жил высокими порывами души, любил родной язык, русскую землю, родителей, всю свою немаленькую семью. Противоречия, сомнения, сложности в отношениях с родными – все это имело место, но не разрушало, а наоборот укрепляло его веру в истинное своё предназначение – служение Отечеству. А в качестве кого, жизнь покажет. Вот поэтому, несмотря на понятное волнение, и смятение он уходил на фронт с огромным позитивным запасом душевных сил, с надеждой на лучшее. За его плечами прочный «тыл», семья, родные и близкие люди, которые не обманут, не предадут и которых он будет поддерживать и в дальнейшем. А они его. Леонид уходил на войну, не растратив душевного тепла. Каким он пришел с фронта? Об этом мой рассказ в следующих главах.

                                                 Глава 2

«Нас не нужно жалеть, ведь и мы б никого не жалели…»

2.1

Уже меня не исключить                        Победой не окуплены потери-

из этих лет, из той войны.                  Победой лишь оправданы они…

Уже меня не излечить                                    Виктор Авдеев[1].                

от той зимы, от тех снегов.

И с той землей, и с той зимой

уже меня не разлучить,

 до тех снегов, где вам уже

 моих следов не различить.

            Юрий Левитанский[2].

На второй день пути новобранцам объявили, что их эшелон направляют под Ленинград, где на Волховском фронте идут ожесточенные бои. Но после бомбежки головной вагон сошел с рельсов, начался пожар. Все, кто мог бежать, прятались в поле. Впервые Леонид видел такое скопление людей, бегущих, куда глаза глядят в ужасе и смятении. Из развороченного вагона несся нечеловеческий вой, там в муках погибали люди. Помочь им было нельзя. Командир эшелона передал приказ: покинуть вагоны до особого распоряжения, рассредоточиться в пределах ста метров от железнодорожного полотна.

Леонид вместе с Лешей Казаковым из Павлова побежал в поле. Август, а пшеница не убрана, колосья тянутся к земле. Начал накрапывать дождь. В небе нарастал непонятный гул, гроза что ли собирается? Нет, не гроза, это немецкие самолеты пошли на второй заход. Взрывы раздались будто совсем близко, ребята прикрыли головы руками. Страшно. Они читали об этом только в книжках да в клубе видели кадры кинохроники войны в Испании. Сильно звенело в ушах, и голова буквально раскалывалась от грохота. Ну вот, кажется, все, тишина. Они посмотрели друг на друга: с первым боевым крещением!

Только к вечеру оставшихся в живых собрали у уцелевших вагонов, подъехала полевая кухня, и все с жадностью набросились на еду. У Леши котелок опустел мгновенно, пошел за добавкой и встретил парня из соседнего вагона, что угощал накануне салом.

- Слышь, Леха, три вагона разбомбило. Я с перепугу не туда побежал, видел все, как тебя сейчас. Там такое!.. Люди без голов, руки, ноги валяются в крови. Ты не ходи туда, жуть какая.

Сидели они втроем, уминали пшенную кашу, а где-то в ста метрах у разбитых вагонов кипела работа. У убитых собирали документы, все, что имело хоть какую-то ценность для опознания.

- А что это вы тут расселись?

Взводный приказал идти на подмогу. При виде искалеченных тел у Леонида закружилась голова, очнулся он от сурового окрика: «Вот только хлюпиков нам не хватало!» Встал и пошел дальше. Схватили с Лешкой носилки и стали грузить на них то, что было недавно человеческой плотью. Заход, еще заход, Леонид споткнулся  обо что- то мягкое: рука, на запястье часы. Ух ты, командирские! Наклонился, чтоб рассмотреть. А тут опять взводный: «Что, Елистратов, мародерствуешь по-тихому? Пойдем-ка со мной, морда твоя жидовская». Повели к «особисту». Тот долго и нудно выспрашивал: кто он, откуда, как в школе учился, кто родители, с кем сейчас дружит. И неожиданно предложил: «Вы с Лешей к нам подходите. Набираем надежных ребят на учебу. Хочешь быть радистом? Да ты все равно не знаешь, с чем это едят. Научим».

Вскоре подошла крытая брезентом машина, а в ней человек двадцать таких же необстрелянных добровольцев. Привезли их в большое село, где располагалась ставка командующего фронтом. Там еще раз опросили, причем одни и те же вопросы задавали раз по двадцать. Спать легли за полночь. После сытного ужина глаза сами слипались. На утро процедура повторилась.

Их с Лешкой да еще одного парня из Арзамаса направили в разведшколу. Называлась она иначе, а суть прояснилась недели через две, когда старший группы объявил, что через месяц – другой надо быть готовым к отправке в тыл врага.  Немецкий учили с утра до вечера. Обучал их толстый пожилой господин, иначе не назовешь, потому что, несмотря на всю свою чудаковатость, чувствовалась в нем аристократическая косточка.

По два-три часа в день – радиодело. Леонид втянулся в учебу. Ганс Христофорович хвалил за хорошее произношение. «Одно в Вас, Леонид, меня не устраивает, - шутил он, - внешность-то совсем не арийская». Так и забраковали лучшего ученика и в декабре 41-го отправили на Волховский фронт, в самое пекло.

Жили в землянках, которые сами и копали. Часть, куда они с Лешей попали, то и дело меняла дислокацию. Только – только обустроятся в одном селе, а утром приказ: оставить позицию. Зима, морозы, спали урывками в шинелях, походная кухня не успевала за передвижением основной части бойцов, запаздывала. Спасал «сухой паек»: сухари, консервы, печенье. После очередной атаки немцев отступали вразброс, потери ужасающие. Ждать чего-то горячего не приходилось: кухня осталась на территории врага. Даже самые крепкие парни не выдерживали дикого напряжения. Напрасно говорят, что на войне в нервной горячке боя и ожидания боя люди не болели. Болели, просто скрывали, не жаловались. Кишечная инфекция косила самых закаленных. Еще больший дискомфорт вызывали гадкие насекомые, избавиться от которых никак не удавалось. О бане только мечтали.

У радиста Леонида Елистратова было одно преимущество: он владел информацией гораздо более объемной, чем любой из его боевых товарищей. Но порой казалось, лучше бы и не знать того, что происходило на самом деле. Враг стягивал кольцо вокруг Ленинграда, предстояла долгая и упорная оборона, и, если вначале он верил заявлениям военачальников, что война продлится несколько месяцев, то теперь все глубже и глубже закрадывались сомнения. Нет, не одолеть фрицев к весне. Слишком много у них техники разной, самолетов. А мы все отступаем. Куда? Вот-вот сожмется кольцо у великого города. Почему же наша доблестная армия, о которой так много писали в газетах, не покажет себя во всей красе здесь, на Волховском фронте, где солдаты каждый день гибнут сотнями? Не хватает боеприпасов, автоматов, люди в морозы голодают.

И тем не менее каждый день почти приходили сообщения о героическом поведении людей. Легенды ходили  о командующем  артиллерийско-пулеметного батальона П. Литвинове. Где-то недалеко от Пулкова он с горсткой оставшихся  в живых бойцов творил настоящие чудеса, держал оборону в лютые морозы, выходил из самых провальных ситуаций с наименьшими потерями. А бойцы его болели цингой, голодали, страдали от обморожений, но упорно стояли на своих позициях, что называется, насмерть.

Леонид упорно собирал информацию с разных участков фронта. Ночами записывал услышанное, систематизировал обрывочные сообщения. Аналитическая работа подстегивала сознание, постоянные поездки и встречи с солдатами и офицерами давали пищу для размышлений. В короткие часы передышек он начал писать зарисовки, очерки с места боевых действий, кое-что печаталось в газетах.

Из штаба пришло сообщение: в вашем направлении движется немецкая колонна, впереди мотоциклисты, за ними – бронетранспортеры. Надо срочно остановить фашистов, пока полк не займет оборону. Впервые Леонид Елистратов командовал ротой разведчиков. На машине они отправились навстречу врагу. О чем думал тогда лейтенант Елистратов? Но не о смерти, это точно. Уже повзрослевший, понюхавший пороху, узнавший цену человеческой жизни. На смену отчаянью и сомнениям постепенно приходила холодная трезвость, расчет.

- Гляди-ка, Артамонов, церковь! Да как она уцелела только в такой свистопляске?! Давай, гони туда, быстро!

Осторожно подобравшись к зданию, Леонид полез наверх. Машина осталась в лесочке. Глянул вниз – а там, совсем недалеко, за околицей сожженной деревеньки, на берегу пруда, «фрицы» расположились на перекур. Достали котелки, ложки и что-то громко обсуждали. А где же техника? Мотоциклы и тяжелые бронетранспортеры  остались на проселочной дороге.

    Леонид стремительно двинулся назад. Только бы успеть!..  Решение пришло мгновенно. Ползком за какие-то минуты преодолев открытую часть дороги, он отдал приказ бойцам в грузовичке отрезать «фрицев» от техники. Времени в обрез, но ребята не подвели, грамотно сработали.

Сыграл эффект неожиданности. Немцы не успели добежать до дороги. Началась перестрелка. Кто-то бросил гранату: «Вот вам, умойтесь…». А потом, когда немцы бежали, устроили большой костер. Страшное это, должно быть, было зрелище. Однако в то время, когда рванули баки бронетранспортеров, грузовик с бойцами уже скрылся за лесом. В полку их встретили как героев, а Леонида обещали представить к награде.

В мае 42-го Леонида направили в артиллерийское училище. Через несколько месяцев – снова Волховский фронт. Но должность другая – начальник артиллерийской разведки дивизиона. Вот эти полгода (с августа 42-го по февраль 1943г.) стали для него главными в жизни. «Час мужества пробил на наших часах…», - как писала великая Анна Ахматова.

К сожалению, об этом периоде Леонид Елистратов говорил мало. Даже первой жене своей, Ие, прошедшей всю войну и готовой понять и простить многое, он не доверял самого сокровенного. Вспоминал, как убил друга своего Лешку при отступлении. Как долго его держали под прицелом «особисты», а потом махнули рукой: люди гибли на глазах сотнями, а Елистратов ни разу не струсил, не присел от страха в окопе, когда надо было выполнять приказы командира. Иногда он походил на беса – стремительный, хваткий, собранный – настоящий бес войны. Лешку жалко, конечно, не повезло парню. Но Леонид считал, что совершил благое дело: избавил от позора предательства. Не выдержал дружок, поддался на пропаганду немецкую.

Несколько раз нашим командованием предпринимались попытки прорвать блокаду Ленинграда, но всякий раз безуспешно. Прерванное в сентябре 1941 года железнодорожное сообщение обрекало город на гибель. Оставалась лишь одна дорога – через Ладогу. «Дорога жизни», коридор, через который шло продовольствие в Ленинград, охранялась силами подразделений Волховского фронта.

Леонид был свидетелем и участником военных действий на подступах к Ладоге. Здесь шли жаркие кровопролитные бои в борьбе за каждую высотку. С самолетов фашисты сбрасывали листовки, где призывали прекратить защиту города. Бомбежки не прекращались ни на один день. В грохоте боя Леонид не сразу понял, что его друг Алексей ползет в сторону вражеских окопов, в руке – белый платок. Эх, куда ж ты, зараза! Лешка, Лешка, боевой товарищ, каких свет не видывал… Он насквозь прошил Лешку автоматной очередью.

«Геройски погиб на подступах к Ленинграду», - так будет написано в «похоронке», которую получит мать Алексея Казакова. Единственный сын, которого она воспитывала одна, погиб смертью храбрых, как многие тысячи юношей в первые годы войны. А истинная причина смерти будет на совести его фронтового друга с гипертрофированным чувством воинской чести.

В школе Леонид Елистратов считал «Тараса Бульбу» Н.Гоголя чуть ли не главной книгой жизни. Он яро ненавидел слабого духом Андрия и превозносил Остапа. На уроках литературы ребята спорили: прав ли Тарас, что убил своего сына? Леонид понимал и принимал поступок Тараса, упорно взращивая в себе мужское жесткое начало.

 В дальнейшем собственную жестокость и нетерпимость к людским слабостям всегда соотносил с беспощадными законами войны. Иными словами, и после Победы война для него не закончилась. Он говорил потом примерно следующее. Да, война – это ужас, грязь, мерзость. Но здесь ковались характеры людей, противопоставивших этому ужасу собственную силу духа.

Сейчас трудно судить, что испытывал зимой 1943-го года командир дивизионной разведки Леонид Елистратов, и какой суд казался ему страшнее – свой или публичный? Ясно одно: он испытывал сильнейшую боль и смятение.

Прочитал недавно в газете стихи тридцатилетнего актера санкт-петербургского театра «Буфф» Игоря Растеряева. В его стихотворении «Георгиевская ленточка»[3] есть такие строки: «А время умножает все на ноль, / Меняет поколенье поколеньем, / И вот войны подлеченная боль / Приходит лишь весенним обостреньем. / Над этой болью многие кружат,/ Как воронье, как чайки… И так рады, / Как будто свой кусок урвать хотят / Бетонно-героической блокады». Мне кажется, речь здесь о страшном реализме, суровой правде войны, оставившей глубокий след не на одном поколении людей.

Я не могу осуждать моего прадеда за неправедные поступки. Он заплатил за них такой болью, таким отчаянием, да всей своей судьбой заплатил… «Поскольку боль – не нарушенье правил: / Страданье есть / Способность тел, / И человек есть испытатель боли. / Но то ли свой ему неведом, то ли ее предел». (Иосиф Бродский)[4].

2.2

С 12 по 30 января началась наступательная операция войск Ленинградского и Волховского фронтов с целью разгрома группировки противника южнее Ладожского озера и восстановления сухопутных коммуникаций, связывавшей Ленинград с «Большой землей». Операция под кодовым названием «Искра» проводилась в ходе общего наступления Советской армии зимой 1942 -43 годов.

Под Ленинградом находилась крупная группировка противника: в составе 18-й немецкой армии, осаждавшей город с юга и юго-востока, находилось 25 дивизий, а финская армия, замыкавшая кольцо блокады с севера, имела около 5 дивизий. За 16 месяцев жесточайшей осады Ленинграда враг создал вокруг города мощные опорные укрепления, максимально использовав и без того выгодные для него естественные рубежи.

Синели вечера над Ленинградом,

От голода сводящие с ума.

И рупоры немецкие трубили,

Нас называли – «город мертвецов».

И вновь стреляли, и опять бомбили,

Но Ладога нашлась в конце концов.

Ах, Ладога. Ах, радуга. Ах, радость –

Кончалась сумасшедшая зима.

Чернели вечера над Ленинградом.

        Галина Беднова.[5]

         Из сообщений Совинформбюро[6]

«…За многие месяцы блокады Ленинграда немцы превратили свои позиции на подступах к городу в мощный укрепленный район, с разветвленной системой долговременных бетонированных и других сооружений, с большим количеством противотанковых и противопехотных препятствий…

12 января через Шлиссельбургско-Синявинский выступ устремились навстречу друг другу воины 67-й армии  Ленинградского фронта и 2-й ударной армии Волховского фронта, поддерживаемые двумя воздушными армиями. На шестой день наступления они соединились в районе рабочих поселков №1 и №5. Так была прорвана блокада Ленинграда. Эта победа дала возможность восстановить прямую сухопутную связь Ленинграда со страной».

Блокада Ленинграда: свидетельства очевидца Д.С.Лихачева,одного из крупнейших русских ученых-гуманитариев, историка, филолога ,видного общественного деятеля:[7]

«По двум причинам нет правды о блока­де. Первая причина — то, что наши отцы города терпеть не могли рассказов о блокаде, потому что чувствовали свою вину. Понимаете, неправильное распределение... Приезжает первый самолет в <осажденный> Ленинград — и из него вываливаются — вместо хлеба — ящики с орденами и ме­далями: награждать героев, а хлеб нужен людям. Там мас­са было во время блокады таких ошибок сделано. А по­том — число погибших. Число погибших — 600 тысяч яко­бы — страшно отстаивал заведующий снабжением Ленин­града. Он чувствовал как бы свою вину. На его совести -сколько погибло. А на самом деле... Жуков в своих воспо­минаниях пишет — миллион. Вот тут-то этот заведующий, живя в Москве, поднял страшный скандал, он стал уверять, что шестьсот тысяч. А 600 тысяч — только на Пискарев-ском кладбище. Но еще 600 тысяч — на Серафимовском клад­бище, 600 тысяч — на Богословском кладбище, и на Вол-ковом кладбище еще и так далее. У меня есть запись, сколько погибло, по словам Петрова. Петров — это специалист-онколог, профессор, он входил в санитарную комиссию по Ленинграду. И в августе месяце 1942 года официальное число погибших (т. е. задокументировано) — было 1 млн. 200 ты­сяч человек. И это сказал Петров Владиславу Михайловичу Глинке, который врать не будет. Но это не то число, кото­рое погибло. Потому что в Ленинград сбежалось огромное число людей из пригородов, из Новгорода, из Пскова, из Гдова, из Луги, и так далее. Ведь куда бежали — бежали в Ленинград».

И вот еще один довольно сомнительный вопрос, о котором Леонид Васильевич Елистратов говорил с придыханием – о бомбежках… Существует мнение, что Ленинград бомбили постоянно как и прилегающие к нему территории. Но это не совсем так. Как рассказывал мой прадед, в последние месяцы его пребывания на фронте бомбежки были крайне редкие, в основном артиллерийские удары, работа снайперов, и этому я нашел подтверждение в книге Д.С. Лихачева: « Видите ли, немцы — народ экономный. Они бомбили, когда были далеко от Ленинграда. Мы спускались в первый этаж тогда, там женщина одна уступила комнату, мы там ночевали, в этой комнате, хотя нас там так же могло засыпать, как и на пятом этаже. Но когда немцы подошли совсем к Ленинграду, им не было смысла бомбить. Они ждали, что люди все вымрут (по-видимому, мне так кажется) — и они войдут в Ленинград... Они обстреливали из мелкой артилле­рии, поэтому страшное количество было уничтожено крыш, и главным образом, надо было восстанавливать крыши... Стре­ляли с Пулковской горы по людям, по остановкам стреляли в часы окончания занятий, работы...»[8]                      

2.3

8 февраля 1843 года в одном из боев на подступах к Ладоге Леонид Елистратов получил тяжелое ранение, от которого не мог оправиться всю последующую жизнь. В медицинской справке сказано: «…сквозное осколочное ранение правой голени с повреждением большеберцовой кости».

После первой операции в прифронтовом госпитале, еще не отойдя толком от наркоза, Леонид звал мать. Она сидели у изголовья и что-то тихо шептала бескровными губами тело ныло и отзывалось острой болью даже на саму мысль о том, чтобы двинуть рукой или ногой. В дурноте терялись звуки и запахи, хотя не чувствовать их, казалось бы, было не возможно. Люди в помещении лежали в основном на матрасах, наспех застеленными серыми простынями. Одеял на всех не хватало, так что весь ужас ничем не прикрытой человеческой беспомощности сковывал душу, пеленал страхом и отчаянием. Уж лучше совсем не просыпаться! Но мать не уходила, все гладила его руку, о чем-то моля, хотя и слов-то не разлбрать, в ушах звон, шум, голова будто переместилась… Что ж это такое? Леонид заставил себя открыть глаза и увидел близкий дощатый потолок, грязные разводы на нем, такие были в домашней коптильне у их соседа Федора. А где мать? Почему она ушла? Он чуть повернул голову на мокрой, от слез подушке.

-Мама, мама, не уходи, мне больно, побудь со мной…

-Проснулся наконец, на вот- попей, - чей-то голос прорывался сквозь пелену, - Леонид уже где-то в другой жизни слышал этот тонкий голосок только вот где?

Медсестричка, худенькая, махонькая, со смешными белобрысыми хвостиками, совсем еще ребенок, протягивала кружку. Потом начала поить его с ложечки: «Просыпайся, соколик, ничего, заживет твоя рана. Операция у тебя несложная, всего-то осколочек выпихнули из колена. Вот он, смотри, - она показала ему кусочек металла, - возьми на память».

Вот он и проснулся. Увиденное не радовало. Кругом лежащие вповалку люди, стонущие, окровавленные, одни в бинтах, другие полураздетые, с еще необработанными зияющими ранами. Вероятно, кто-то из них не дождался помощи, их лица прикрывали тряпками.

-Не смотри туда, не надо, - уговаривала сестричка. Она взяла Леонида за руку. – Вчера еще машину привезли, кто живой, отправили дальше, в тыл. А этих куда теперь? У нас и рук-то столько нет, чтоб перетащить и закопать, вот ждем машину с похоронной командой.

Голосок девчонки звенел, как маленький колокольчик. В том, с какой будничностью, как об обычном деле, говорила она о смерти, о незахороненных бойцах, которые лежали совсем рядом, чувствовалась какая-то надежность что ли. Надежность и надежда остаться в этом страшном, неземном измерении, но на земле, вместе с живыми.

К вечеру сестричка принесла алюминиевую миску с двумя картофелинами. Наркоз отошел, и хотя немножко еще подташнивало, Леонид съел ужин, сам, без посторонней помощи. Он уже знал, что выживет, что будет бороться, что будет ходить…

На утреннем обходе врач, делавший ему операцию, успокоил: «Пойдешь не сразу, гарантировать не буду, но ногу тебе спасли». Верилось, конечно, с трудом. Однако через два дня по распоряжению командования его переправили в тыловой госпиталь. Леонид принял это за хороший знак. Может, повезет? Жаль только, с сестричкой не попрощался и даже имени  ее не спросил.

В книге С.А.Смирнова, обозревателя газеты «Нижегородская правда»,  «Нижегородская пресса. Краткая энциклопедия»[9] допущена ошибка. Л.В.Елистратов не потерял ногу, но передвигаться нормально он уже не смог никогда. Почти три года лечился в разных госпиталях Украины и России. После многих операций его правая нога стала короче левой на 7 сантиметров. В дальнейшем сделали тяжелый, застегивающийся на поясе протез. Так Леонид Елистратов стал настоящим инвалидом. Это был уже совершенно другой человек. Молодой, красивый, но хромой. Он пошел на войну добровольцем, а она обернулась для него бездной печали, скорби, тяжелых раздумий.

______________________________________________________________

Вот чем обернулась война для моего прадеда. О чем это говорит? О том, что все мы должны ценить преимущества мирной жизни, ее единственность и неповторимость. И это вытекает не из сомнительного в своей основе пацифизма, а из того, что тот, кто видел весь ужас войны, четко усвоил, что напоминать о ней нужно только для того, чтобы в конце концов забыть и никогда к ней не возвращаться. Как этого ощущения не хватает тем, кто выходит на всякие «майданы» и для кого цена человеческой жизни равна одному «коктейлю Молотова», всем этим горе-революционерам с Украины. Ведь «майданами» не восстановишь утраченную внутри себя гармонию.

Вся жизнь моего прадеда, Леонида Васильевича Елистратова, прошита двумя нитями справедливости и несправедливости окружающей его действительности, и через всю жизнь он пронес уверенность в том, что справедливость рано или поздно восторжествует. В этом сказался и долг его как и журналиста, как тогда их называли, «инженеры человеческих душ»…

Обобщаю: мой прадед был всю жизнь верен своим ценностям и представлениям о правде, порядочности, благородстве, а не сиюминутной конъюнктуре.

                                                             Глава 3

«Я пришел в шинели жестко-серой…» Мирные будни

3.1

Окончательный диагноз прозвучал для Леонида как приговор. Он принимает решение больше не делать попыток вернуть ногу, прекращает лечение и в 1945 году поступает в Днепропетровский Государственный университет им. 300-летия воссоединения Украины с Россией на филологический факультет. Почему?

В школе, где учился Леонид, висел стенд: «Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины, - ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык! Не будь тебя как не впасть в отчаянье при виде всего, что совершается дома? Но нельзя верить, что такой язык не был дан великому народу». Иван Тургенев.

Леонид знал этот текст наизусть. Он верил в величие русского языка и русского народа, считал, что между ними связь глубинная, вечная, поэтому и путь его лежал на гуманитарный факультет, на филологический.

 Из дома приходили письма. Отец писал скупо, только самое необходимое. А мать была почти неграмотная, подробности жизни семьи Леонид узнавал из писем сестры Тоси, которая закончила педагогический институт и преподавала в школе литературу. Эх, повидаться бы! Но все уже было решено – он остается в Днепропетровске.

Это было время творческих исканий. В мире литературы Леонид чувствовал себя свободно. Читал много, жадно. Рядом с Толстым, Чеховым всегда лежала книга М.Шолохова «Поднятая целина». Он любил читать отрывки из нее своим товарищам, а через многие годы и дочери Жене, комично изображая деда Щукаря.

Вообще, жизнь, казалось бы, налаживалась. Леонид неожиданно для себя влюбился в женщину по имени Лида. Она была значительно старше, но выглядела хрупкой и незащищенной. Может, это его судьба? Они снимали комнату в частном доме. По вечерам здесь собиралась студенческая компания. Обсуждали последний роман Александра Фадеева «Молодая гвардия». Леонид был наслышан о романе еще в госпитале: отдельные главы печатались в периодике до Победы. История создания романа началась с публикации в «Комсомольской правде», где рассказывалось о подпольной комсомольской организации, действовавшей в шахтерском поселке Краснодон на Донбассе. Указом от 13 сентября 1943 года пятерым комсомольцам посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза, сорок пять награждены боевыми орденами.

Леонид читал А.Фадеева подростком. Его замечательный роман «Разгром» входил в школьную программу. А образ командира отряда Левинсона один из его любимых в советской литературе. И вот новый роман, тоже на документальной основе. Великолепное произведение, поистине народное. Все друзья и знакомые Леонида по университету восхищались «Молодой гвардией», роман разбирали на семинарах и спецкурсах. Леонид написал курсовую работу по книге и с нетерпением ждал отзыва научного руководителя.

Одна Лида не разделяла всех этих восторгов. «Слишком уж все гладко с подпольной организацией. Собрались разок вчерашние школьники повечерять, погуторили и начали вредить немцам. Не бывает так  все просто в жизни. Сплошная романтика, апофеоз… Знаешь, скольких литераторов Фадеев угробил, когда был секретарем Союза писателей? А как Андрея Платонова травил, Василия Гроссмана того же… Марина Цветаева вернулась на родину, а ее даже уборщицей не взяли на работу. Так что ее смерть тоже на совести твоего любимого Фадеева».

Когда Лида распалялась, глаза ее менялись: из серо-голубых становились почти зелеными. Леонид очень любил эти глаза, еле заметную морщинку между бровей.

- Да не хмурь ты брови, Лидунь, чем тебе-то Фадеев не угодил? Там Сталин свою руку приложил, без него не обошлось. Так на то он и гений, чтобы везде поспевать, всем в стране интересуется и литературой не в последнюю очередь. Вот я в «Правде» статью читал: критикует он Фадеева. С другой стороны, получил же Фадеев Сталинскую премию, значит роман действительно стоящий.

Давно стемнело, а они все говорили и говорили, будто хотели продлить и эти жаркие споры, и ночь, накрывшую город.

 Прошла неделя, другая, а Лида все не могла успокоиться. Почему Леонид так близко к сердцу принимает проблемы какого-то далекого и, как ей казалось, фальшивого Фадеева, буквально пропитанного пропагандой советского строя, и так невнимателен к ней, к их общей жизни. На кафедре в университете ей приходилось читать массу документов, связанных с историей Союза писателей. Сколько же их сгинуло в 30-е, 40-е годы! Вожди РАППа Л.Авербах и В. Киршон, тот же Осип Мандельштам, стихами которого она зачитывалась в школьные годы. Где он сейчас, в какой могиле покоится? Ничего неизвестно.

А вчерашняя статья в газете? Брат погибшего комсомольца краснодонца, прототипа комиссара организации Евгения Стахевича (настоящее имя – Виктор Третьякевич), обвиняет Фадеева в клевете. Фронтовой офицер добился отпуска и отправился в родной Донбасс в поисках правды, провел свое расследование и даже раскопки и доказал, что его брат был замучен и расстрелян в застенках гестапо одним из первых и никакой он не предатель. Как не верить словам фронтовика-орденоносца?

Вечером отмечали окончание сессии. За курсовую по роману «Молодая гвардия» Леонида Елистратова наградили дипломом, он даже получил надбавку к стипендии. Когда все разошлись, Лида, уставшая от долгого суматошного дня, устроилась на диване.

- Лида, посмотри звезды какие! Пойдем погуляем. Да не обижайся ты на меня, я исправлюсь. Вот только в Москву съезжу, хочу с Фадеевым познакомиться, показать ему мои рассказы. Как думаешь, примет?

- Фадеев твой в романе допустил большую ошибку. Оклеветал геройски погибшего человека. На вот, почитай, там все написано.

 Быстро пробежав глазами статью, Леонид отошел к окну, весь как-то напрягся, побелели костяшки тонких пальцев.

- Да как ты можешь верить какой-то газетенке? Фадеев – глыбища, талантище почище Горького. Я горжусь, что живу с ним в одно время…

- Вот только не надо пафоса, Леня, ты тоже поддался этой гнилой пропаганде, а правды видеть не хочешь. Тебе перечислить, кого он загубил, подставил, довел до самоубийства? Список солидный получается.

Леонид ударил Лиду по щеке. Несильно. Но Лида, буквально как тряпичная кукла, со всего маху повалилась на пол. Леонид громко хлопнул дверью. Больше ноги его в этом доме не будет, связался с антисоветчицей…

Спустя многие годы Леонид узнал, что Лида родила дочь – инвалида, которую возила на коляске. Говорили что-то о родовой травме, непонятная история. Замуж не вышла. Защитила диссертацию.

Вспоминал он ее, не вспоминал…  Об этом ничего неизвестно. А вот любимым напитком Леонида всегда  было вино «Лидия». Первый бокал он осушал до дна. Читал С.Есенина: «Пускай ты выпита другим, но мне осталось, мне осталось /Твоих волос осенний дым и глаз печальная усталость». Но чаще всё же декламировал поэму «Черный человек»: «…никого со мной нет, я один и - разбитое зеркало»[10].

В 1950 году Леонид Елистратов окончил университет и поехал навестить родных. Сначала в Москву к любимой сестричке Шуре. Непередаваемо радостной получилась встреча, со слезами, песнями. Леонид давно так не смеялся, тепло родных согревало, отвлекало от грустных воспоминаний.

У Коршуновых дом, что называется, полная чаша. Борис – талантливый авиаконструктор, не последний человек в своем институте, часто выезжает за границу. Хорошая зарплата, прекрасная квартира у Филевского парка, почти центр. Впервые Леонид увидел телевизор. Маленький, с толстыми линзами, но играет, поет, разговаривает. Чудеса да и только! Всех забавлял и смешил сынок Володя, смышленый, черноглазый.

- Посмотри, Вова, какая красивая планочка у дяди Лели, это орденская планочка. Лель, покажи племяннику свой орден. Когда вручили-то тебе, в 47-м? Вот, смотри, какой красивый орден, орден Красной Звезды. Дядя Леля у нас герой.

- А поносить дашь, дядь? Я только мальчишкам во дворе покажу – и обратно.

Целый вечер потом искали этот орден, пока не раскололся семилетний сосед Володи Сергей. Его отец не вернулся с войны. Со слезами на глазах доставал он красную Звезду из-под кровати…

Леонид задержался в Москве. Ходил по редакциям газет, какое-то время работал внештатным корреспондентом «Известий», но в штат не взяли, не хватало мастерства. Очень хотелось увидеться с А.Фадеевым. Сколько раз звонил в приемную Союза писателей. Фадеев в то время стал лидером Всемирного совета мира, Советского комитета защиты мира, часто выезжал за рубеж. Так что не застал он своего кумира.                                                                     

Пора возвращаться домой, в Вилю. Приехал. Снова слезы, радость в маминых глазах. Слава Богу, все живы. Только вот Генка, старший брат, вернулся с войны без обеих рук. Пить начал запойно. Впопыхах обженили его, думали выправится. Какое там! После рождения первенца вообще чуть не погиб, устроил пожар в доме. Невеселые новости.

 Мать переживала, конечно, постарела она, похудела, но крепко держала хозяйство в руках. Чуть свет уже на ногах – корову доит, овец выводит на выгон, воду таскает из колодца. Сыновья больше ей не помощники, оба инвалиды, а муж стал жаловаться на сердце.

Погостил Леонид недельку, попил парного молочка да и уехал в Горький искать работу. Повезло сразу. Фронтовика с высшим образованием направили в областной радиокомитет. Первая его должность – диктор Горьковского комитета радиовещания.

Удивительная закипела жизнь! Коллектив в основном молодежный, из выпускников столичных вузов и Горьковского университета. Люди грамотные, талантливые, веселые. Первой заводилой в их редакции была редактор молодежных передач Вера Соколовская– энергичная, темпераментная, заводная. Почему не влюбиться? Но Вера замужем, муж у нее тоже фронтовик, а свекор – артист Горьковского театра драмы. Интересная семейка.

Леонид присматривался к людям, много писал, и вскоре сам стал делать передачи. Вступивший в КПСС на фронте, он становится секретарем их партийной ячейки.

С октября 1956 года Леонид Елистратов – зав. отделом информации в газете «Горьковская правда». Год зап